И вмиг попал он в климат попрохладней [1].
Каупер
Китc [2] умер от рецензии. А кто это умер от "Андромахи" [Монфлери [4]. Автор "Parnasse Reforme" ["Преображенного Парнаса" [5]] заставляет его говорить в Гадесе [6]: "L'homme done qui voudrait savoir се dont je suis mort, qu'il ne demande pas s'il fflt de fievreou de podagre ou d'autre chose, mais qu'il entende que ce fut de "L'Andromache"" [Если кто пожелал бы узнать, отчего я умер, пусть не спрашивает, от лихорадки или от подагры, или еще чего-либо, но пусть знает, что от "Андромахи"].]? [3] Ничтожные душонки! Де л'Омлет погиб от ортолана [7]. L'histoire en est breve [Повесть об этом короткая (франц.).]. Дух Апиция [8], помоги мне!
Из далекого родного Перу маленький крылатый путешественник, влюбленный и томный, был доставлен в золотой клетке на Шоссе д'Антен. Шесть пэров империи передавали счастливую птицу от ее царственной владелицы, Ла Беллиссимы, герцогу де л'Омлет.
В тот вечер герцогу предстояло ужинать одному. Уединившись в своем кабинете, он полулежал на оттоманке - на той самой, ради которой он нарушил верность своему королю, отбив ее у него на аукционе, - на пресловутой оттоманке Cadet.
Он погружает лицо в подушки. Часы бьют! Не в силах далее сдерживаться, его светлость проглатывает оливку. Под звуки пленительной музыки дверь тихо растворяется, и нежнейшая из птиц предстает перед влюбленнейшим из людей. Но отчего на лице герцога отражается такой ужас?
- Horreur! - chien! - Baptiste! - l'oiseau! ah, bon Dieu! cet oiseau modeste que tu es deshabille de ses plumes, et que tu as servi sans papier! [Ужас! - собака! - Батист! - птица, о боже! Эта скромная птица, с которой ты снял перья и которую подаешь без бумажной обертки! (франц.).]
Надо ли говорить подробнее? Герцог умирает в пароксизме отвращения.
* * *
- Ха-ха-ха! - произнес его светлость на третий день после своей кончины.
- Хи-хи-хи! - негромко откликнулся Дьявол, выпрямляясь с надменным видом.
- Вы, разумеется, шутите, - сказал де л'Омлет. - Я грешил - c'est vrai [Это правда (франц.).] - но рассудите, дорогой сэр, - не станете же вы приводить в исполнение столь варварские угрозы!
- Чего-й-то? - переспросил его величество. - А ну-ка, раздевайся, да поживее!
- Раздеться? Ну, признаюсь! Нет, сэр, я не сделаю ничего, подобного. Кто вы такой, чтобы я, герцог де л'Омлет, князь де Паштет, совершеннолетний, автор "Мазуркиады" и член Академии, снял по вашему приказу лучшие панталоны работы Бурдона, самый элегантный robe-de-chambre [Халат (франц.).], когда-либо сшитый Ромбером, - не говоря уж о том, что придется еще снимать и папильотки и перчатки...
- Кто я такой? Изволь. Я - Вельзевул [9], повелитель мух. Я только что вынул тебя из гроба розового дерева, отделанного слоновой костью. Ты был как-то странно надушен, а поименован согласно накладной. Тебя прислал Белиал [10]*, мой смотритель кладбищ. Вместо панталон, сшитых Бурдоном, на тебе пара отличных полотняных кальсон, а твой robe-de-chambre просто саван изрядных размеров.
- Сэр! - ответил герцог, - меня нельзя оскорблять безнаказанно. Сэр! Я не премину рассчитаться с вами за эту обиду. О своих намерениях я вас извещу, а пока, au revoir [До свидания (франц.).]! - и герцог собирался уже откланяться его сатанинскому величеству, но один из придворных вернул его назад. Тут его светлость протер, глаза, зевнул, пожал плечами и задумался. Убедившись, что все это происходит именно с ним, он бросил взгляд вокруг.
Апартаменты были великолепны. Даже де л'Омлет признал их bien comme il faut [Очень приличными (франц.).]. Они поражали не столько длиною и шириною, сколько высотою. Потолка не было - нет - вместо него клубилась плотная масса огненных облаков. При взгляде вверх у его светлости закружилась голова. Оттуда спускалась цепь из неведомого кроваво-красного металла; верхний конец ее, подобно городу Бостону, терялся parmi les nues [В облаках (франц.).]. К нижнему был подвешен большой светильник. Герцог узнал в нем рубин; но он изливал такой яркий и страшный свет, какому никогда не поклонялась Персия, какого не воображал себе гебр [11], и ни один мусульманин, когда, опьяненный опиумом, склонялся на ложе из маков, оборотясь спиною к цветам, а лицом к Аполлону. Герцог пробормотал проклятие, выражавшее явное одобрение.
|
