Книга посвящается Джоан Маркс
На самом деле я - Рози,
Я - Рози Настоящая.
Советую поверить мне,
Со мною шутки плохи,..
Морис Сендак
Кровавый яичный желток.
Тлеющая дыра расползается по простыне,
Разъяренная роза грозит распуститься.
Мэй Свенсон
ПРОЛОГ
ЗЛОВЕЩИЕ ПОЦЕЛУИ
Она сидит в углу и пытается дышать в комнате, где всего несколько минут назад было так много воздуха, а теперь его не стало совсем. На удалении, кажущемся бесконечным, она слышит тонкий шипящий звук и понимает, что это воздух, проходящий через горло в легкие и затем возвращающийся назад в виде коротких лихорадочных вздохов, но ощущение, что она тонет прямо здесь, в углу собственной гостиной, не исчезает. Она не отрываясь смотрит на разорванные останки книги в мягкой обложке, которую читала, когда вернулся домой муж.
Впрочем, ей наплевать. Боль слишком сильна, чтобы волноваться из-за таких мелочей, как дыхание: как отсутствие кислорода в воздухе, которым она пытается дышать. Боль поглотила ее целиком, подобно тому, как кит, согласно Святому писанию, проглотил святого Иону, не желавшего брать в руки оружие. Она пульсирует, как отравленное солнце, засевшее глубоко в ее теле, в самой середине, в месте, где до сего дня было лишь спокойное ощущение зарождающейся новой жизни.
Память подсказывает, что до сих пор ей не доводилось испытывать боль, подобную этой - даже тогда, когда в тринадцатилетнем возрасте она резко повернула руль велосипеда, чтобы не провалиться в открытый канализационный люк, и упала, ударившись головой об асфальт и заработав рану длиной ровно в одиннадцать швов. От того падения остались яркие воспоминания о серебристой вспышке боли, за которой последовало усеянное звездочками темное удивление, оказавшееся на самом деле короткой потерей сознания... Но та боль не шла ни в какое сравнение с теперешней. Это какая-то агония. Рука, прижатая к животу, ощущала прикосновение к плоти, больше не похожей на плоть; казалось, что ей вспороли живот сверху донизу и заменили живой растущий плод раскаленным камнем. "О Господи, пожалуйста. - думает она. - Умоляю тебя, сделай так, чтобы с ребенком все было в порядке".
Но сейчас, когда дышать стало чуть-чуть легче, она начинает понимать, что с ребенком не все в порядке, что по крайней мере об этом-то он позаботился. Когда находишься на четвертом месяце беременности, ребенок представляется скорее частью тебя самой, нежели чем-то отдельным, а когда сидишь в углу и к твоим потным щекам прилипли пряди мокрых волос, а внутри такое ощущение, будто ты проглотила горячий обломок скалы... Кто-то или что-то - запечатлевает зловещие скользкие поцелуи на внутренней стороне ее бедер.
- Нет, - шепчет она. - Нет. О Господи, умоляю тебя, Господи, милый Боже, Господи, умоляю тебя, нет.
"Пусть это будет пот. Пусть это будет пот... Или, возможно, я обмочилась. Да, скорее всего, так оно и есть. Мне было так больно после того, как он ударил меня в третий раз, что я обмочилась, даже не заметив. Все верно".
Только это не пот, и на самом деле она не обмочилась. Это кровь. Она сидит в углу гостиной, глядя безмолвно на четвертованную книжку, часть которой валяется на диване, часть под кофейным столиком, и ее чрево готовится извергнуть плод, который вынашивало до этого вечера без малейших жалоб и каких-либо проблем.
- Нет, - стонет она, - нет, Господи, прошу тебя, пожалуйста, скажи нет.
Она видит тень своего мужа, искаженную и вытянутую, как соломенное чучело или тень висельника, танцующую и дергающуюся на стене за проемом двери, ведущей из гостиной в кухню. Она видит другие тени: телефонная трубка, прижатая к уху, длинный, скрутившийся в штопор шнур. Она даже видит, как его пальцы перебирают завитушки шнура, распрямляют их, зажимают на мгновение и затем отпускают, и телефонный шнур снова закручивается в спираль, словно не в силах сопротивляться плохой привычке.
Сначала она думает, что он звонит в полицию, Смешно, конечно, ведь он сам полицейский.
- Да-да, это срочный вызов, - говорит муж в трубку, - Хватит морочить мне голову, красавица, она беременна. - Он сосредоточенно слушает, пропуская колечки телефонного шнура сквозь пальцы, а когда снова начинает говорить, в голосе слышатся едва заметные нотки раздражения. Однако этого слабого раздражения достаточно, чтобы ее наполнило чувство нового ужаса, а во рту появился стальной привкус. Кто осмелится сердить его, перечить ему? Неужели найдется хоть один человек, способный на это? Только не тот, кто его знает, особенно с той стороны, с которой знает его она. - Ну конечно, я не буду трогать ее
|
