I
Она жила в сиреневом лесу в полном одиночестве. Она была очень стара, хотя не знала об этом, и не беззаботную морскую пену напоминала теперь ее белизна, а снег, искрящийся в лучах Луны. Но по-прежнему живыми и ясными оставались глаза ее, и двигалась Она легко, словно тень облачка по волнам.
Она была совсем не похожа на тех однорогих лошадей, которых люди рисуют в книжках и называют единорогами. Она была меньше лошади, копыта ее были раздвоены, и была Она прекрасна той древней и дикой красотой, которой никогда не было у лошадей, которой стыдливо и неубедительно подражают олени и шутовски пародируют козы. Длинная и стройная шея делала ее голову меньше, чем она была на самом деле, а грива, ниспадавшая почти до середины спины, была мягкой как пух и легкой как дымка. У нее были остроконечные уши и тонкие ноги с пучками белых волос на лодыжках, длинный рог над глазами сиял перламутровым светом даже в глубокую полночь. Им Она убивала драконов, исцеляла королей и сбивала наземь спелые каштаны для медвежат.
Единороги бессмертны. Они живут уединенно, обычно в лесу у заводи с чистой водой, в которой можно видеть отражение, - ведь они немного тщеславны и знают, что на свете нет существ столь же прекрасных и волшебных. Единороги редко соединяются в пары, и нет места таинственнее, чем то, где был рожден единорог. В последний раз Она видела другого единорога так давно, что с тех пор даже язык переменился в окрестных селах и невинные девушки звали ее уже иначе, но Она не знала ни о месяцах, ни о столетиях, ни даже о временах года. В ее лесу всегда была весна, потому что Она жила в нем и целый день странствовала среди громадных буков, наблюдая за всеми, кто обитал на земле и в кустах, в гнездах и в пещерах, в норах и на вершинах деревьев. Поколение за поколением волки и кролики охотились, паслись, любили, рожали детенышей и умирали, а так как сами единороги ничего подобного не делают, она никогда не скучала, наблюдая за ними.
Однажды по следу оленя в ее лес заехали два охотника с длинными луками. Она шла за ними так тихо, что даже лошади не почувствовали ее близости. Вид людей постепенно наполнил ее странным и древним ощущением нежности и ужаса. Обычно она никогда не позволяла увидеть себя, но ей нравилось незамеченной следовать за всадниками и слушать их разговоры.
- Не по себе мне в этом лесу, - проворчал старший охотник. - Там, где живет единорог, и простые звери потихоньку обучаются волшебству: в основном умению колдовски исчезать. Мы не найдем здесь дичи.
- Ну, если единороги когда-то и жили на свете. то уж давно исчезли, - возразил второй. - Да и лес тут такой же, как везде.
- А почему здесь никогда не опадают листья и не идет снег? Нет, что ни говори, здесь живет последний на свете единорог - долгих лет ему, одинокому бедняге, - и пока он жив, ни один охотник не привезет из этого леса даже синицы. Поехали дальше, сам убедишься. Уж я-то их знаю, единорогов.
- Из книг ты их знаешь, - отозвался другой, - да сказок и песен. При трех последних королях о единорогах не было и слуха. Так что знаешь ты о них не больше меня. И я книжки читал те же, истории слушал те же и, как и ты, ни разу не видел ни одного единорога.
Охотники помолчали какое-то время, потом первый задумчиво произнес:
- Моя прабабушка однажды видела единорога. Когда я был совсем мал, она часто рассказывала мне об этом.
- О, в самом деле? И, конечно, она поймала его золотой уздечкой?
- Что ты, откуда ей было взяться у прабабушки! Это сказки. Чтобы поймать единорога, нужно чистое сердце, а не золотая уздечка. - Да-да, - хихикнул молодой человек, - и она ехала под деревьями на своем единороге без седла, как нимфа в дни юности мира?
- Моя прабабушка боялась больших зверей, - сказал первый охотник. - Она и не пыталась сесть верхом на него, а словно замерла, и единорог положил ей голову на колени и уснул. Она не пошевельнулась, пока он не проснулся.
- И на кого же он был похож? Плиний пишет, что единорог весьма свиреп, имеет тело лошади, голову оленя, ноги слона, хвост медведя, низкий голос и черный рог длиной в два локтя. А китайский...
- Моя прабабушка говорила только, что от него приятно пахло. Она терпеть не могла запаха зверей, даже коровы или кота, а уж о диких и говорить не приходится, А вспоминая этот запах, она даже расплакалась однажды. Конечно, она была уже очень стара и легко плакала, когда что-нибудь напоминало ей юность.
- Давай-ка повернем и попытаем счастья в другом месте, - внезапно сказал второй охотник.
Она тихо отступила в чащу и последовала за охотниками, лишь когда они вновь оказались впереди. Охотники приближались к опушке, когда второй тихо спросил:
- Как ты думаешь, почему единороги исчезли, если они все-таки существовали?
- Кто знает? Времена меняются. Как по-твоему, этот век хорош для единорогов?
- Конечно нет, но разве раньше-то было лучше? Кажется, слышал я, что... нет, тогда я был навеселе или думал о другом. А, чепуха... Поспешим, пока еще светло для охоты!
Они выбрались на край леса и пришпорили лошадей. Первый охотник обернулся и, словно увидев притаившегося в тени единорога, крикнул:
- Оставайся здесь, бедняга. Этот мир не для тебя. Оставайся в споем лесу, храни зелень деревьев и долголетие друзей. И не обращай внимания на молодых девиц - из них получаются всего лишь глупые старухи, не более. Счастливо! - и он исчез вдали. Еще стоя у края леса, Она громко сказала:
- Я - единственный на свете единорог. - Это были первые слова, произнесенные ею за последние сто лет. И все же такого не может быть, подумала Она. Жизнь в одиночестве, без встреч с другими единорогами ее не пугала, ведь Она знала, что подобные ей существуют на свете, а для того, чтобы единорог не чувствовал себя одиноким, большего и не требуется. - Но надо узнать, здесь остальные или нет. Ведь тогда мне тоже надо уйти. То, что случилось с ними, должно случиться и со мной.
Собственный голос испугал ее, и ей захотелось бежать. Быстрая и светящаяся, Она неслась по темным тропинкам своего леса, пересекая внезапно возникавшие прогалины, ослепляющие зеленью трав или погруженные в полумрак, ощущая все, что окружало ее, - от трав, ометающих ноги, до серебряно-синих вспышек в колеблемых ветром листьях. "Нет, я не могу оставить все это, никогда-никогда, даже если я и в самом деле последний единорог на свете. Я знаю, как жить здесь, знаю любую травинку, ее запах и вкус. Что нужно мне во всем свете, кроме моего леса?"
Но когда она, наконец, остановилась и тихо стояла. прислушиваясь к карканью ворон и ссоре белок над головой, ей пришла в голову мысль: "А вдруг они собрались все вместе и ускакали далеко-далеко? А если они спрятались и поджидают меня?"
И с этого момента Она не знала покоя... С той минуты, когда впервые представила себе, что покидает лес, Она не могла стоять на одном месте. Беспокойная и несчастная, сновала Она туда и сюда у своей заводи. Единороги не должны выбирать, они не созданы для этого. Днем и ночью Она говорила себе и нет и да и снова нет, и впервые узнала, что минуты могут ползти как гусеницы. "Я никуда не пойду. То, что люди какое-то время не видели ни одного единорога, еще не значит, что их больше нет, а если это и правда, я все равно никуда не пойду. Здесь мой дом".
Но, наконец, однажды ночью Она проснулась и сказала себе: "Да, сейчас". Она спешила, стараясь не видеть ничего вокруг, не ощущать запахов, пытаясь не чувствовать раздвоенными копытами свою землю. Видящие в темноте звери - совы, лисы, олени - поднимали головы, следя за нею, но Она посмотрела на них. "Я должна идти быстро, - думала Она, - и быстро вернуться назад. Может быть, мне не придется идти далеко. Но найду я их или нет, я вернусь назад очень скоро, вернусь сразу, как только почувствую, что могу вернуться".
Под лучами луны дорога, которая вела от края леса, светилась, как на воде, но когда, словно вырвав себя из чащи, Она ступила на нее, то почувствовала, как та тверда и длинна. Она хотела вернуться назад, но вместо этого лишь глубоко вдохнула еще ощутимый запах леса и надолго задержала его в груди.
Длинная дорога спешила неизвестно куда и была бесконечна. Она бежала через деревни и городки, сквозь горы и равнины, по каменистым пустошам и сочным лугам, не становясь их частью и нигде не отдыхая. Дорога мчала единорога вперед, подгоняла, не позволяя остановиться и привычно прислушаться. Ее глаза постоянно были запорошены пылью, а грива стала тяжелой и жесткой от грязи.
В ее лесу время всегда шло мимо нее, теперь же, в дороге, Она шла сквозь время. Менялся цвет листвы, звери одевались в плотные зимние шубки и сбрасывали их; облака, гонимые разными ветрами, то медленно ползли, то неслись, то розовели и золотились в лучах солнца, то лиловели от приближающейся бури. И куда бы Она ни шла - всюду искала Она своих сородичей, но не находила даже следа, даже имени в языках, что звучали у дороги.
Однажды ранним утром, собираясь свернуть с дороги и поспать, Она увидела человека, копавшегося у себя в саду. Она знала, что лучше спрятаться, но почему-то стояла и тихо наблюдала за его работой, пока, разогнувшись, он не увидел ее. Человек был толст, и щеки его дрожали как студень.
- О, - сказал он, - ты прекрасна. - И когда он снял свой пояс, сделал на нем петлю и неуклюже направился к ней. Она скорее обрадовалась, чем испугалась.
Все было правильно. Человек узнал ее и делал то, что следует делать человеку: полоть репу и пытаться поймать ее, неуловимую и сверкающую. Она уклонилась от его первого броска так легко, будто ее отнесло дуновение ветерка.
- Раньше на меня охотились с колоколами и знаменами, - сказала Она, - тогда люди знали, что меня можно поймать, лишь сделав охоту настолько удивительной, чтобы я от любопытства подошла поближе. Но даже тогда меня ни разу не поймали.
- Я поскользнулся, - ответил толстяк. - Берегись, красотка!
- Не понимаю, - удивилась Она, пока тот поднимался с земли. - Зачем ты ловишь меня, для чего я тебе?
Человек метнулся вновь, и Она ускользнула от него, как дождь в землю.
- Не думаю, чтобы ты понимал себя самого, - сказала Она.
- Ну-ну, потише. - Его потное лицо было измазано, человек ловил ртом воздух.
- Красотка, - проговорил он задыхаясь. - Прелестная кобылка.
- Кобылка? - Она протрубила это слово так пронзительно, что человек остановился и закрыл уши руками. - Кобылка?! - возмутилась Она. - Это я - лошадь?! Так вот за кого ты меня принимаешь?! Так вот кого ты видишь?!
- Добрую лошадку, - пропыхтел толстяк. Он вытирал лицо, опершись о забор. - Вымыть тебя да вычистить, в любом месте сойдешь за самую красивую старую кобылку. - Он вновь протянул руки с ремнем. - Отведу тебя на ярмарку, - сказал он. - А ну, лошадка, ко мне!
- Лошадь, - сказала Она. - Так ты хочешь поймать лошадь. Белую кобылу с гривой, полной репьев.
Когда толстяк приблизился к ней, она зацепила ремень рогом, вырвала его и закинула через дорогу в заросли маргариток.
- Это я-то лошадь? - презрительно фыркнула Она.
На мгновение толстяк оказался очень близко к ней, и ее громадные глаза заглянули в его маленькие усталые и изумленные смотрелки. Потом Она повернулась и понеслась по дороге так быстро, что видевшие ее говорили вслед: "Вот это да! Вот это настоящая лошадь!" А один старик тихо сказал сидевшей рядом жене: "Это арабская лошадь. Помню, в порту я видел однажды такую".
С этого времени Она старалась избегать городов даже ночью, разве только, когда город нельзя было обойти стороной. И все-таки несколько раз ее пытались поймать, но всякий раз так, как ловят убежавшую белую кобылу, а не веселым и почтительным способом, приличествующим для единорога. Люди несли с собой веревки и сети, подманивали ее кусками сахара, свистели ей, звали ее Бесс или Нелли. Иногда Она замедляла свой бег, так, чтобы их лошади могли почуять ее, и смотрела, как пятились и взвивались на дыбы кони, унося перепуганных седоков. Лошади всегда узнавали ее. "Как же это? - удивлялась Она. - Я могла бы понять, если бы люди совсем забыли или до смерти возненавидели единорогов. Но долго не видеть, а потом смотреть на единорога и не узнавать - какими же тогда они видят самих себя, деревья, дома, лошадей, собственных детей, наконец?!"
Иногда Она думала: "Если люди теперь не понимают, что видят, то в мире могут быть и другие единороги, о которых никто не знает и которые вполне счастливы этим". Но несмотря на надежду и тщеславие Она понимала, что люди изменились и мир вместе с ними, потому что ушли единороги. И Она все бежала и бежала вперед по твердой дороге и с каждым днем все больше жалела, что покинула свой лес.
Однажды подгоняемый ветром мотылек сел на кончик ее рога. На его темных бархатных крыльях блестели золотые пятнышки, он был легок, как лепесток. Приплясывая, он отсалютовал ей изогнутыми усиками: "Приветствую, я странник и игрок". Впервые за все время странствий Она рассмеялась. - Мотылек, почему ты летаешь в такой ветер? - спросила Она. - Ты простудишься и умрешь раньше времени.
- Смерть забирает у мужа то, что он хотел бы удержать, - ответил мотылек, - и оставляет то, что он охотно бы потерял. Дуй, ветер, дуй, пусть лопнут щеки. Я грею руки у пламени бытия, и это меня утешает. - Он темнел на кончике ее рога, как кусочек сумерек.
- Ты знаешь меня, мотылек? - с надеждой спросила Она, и он ответил:
- Прекрасно - ты торгуешь рыбой. Ты все что угодно, ты мой солнечный свет, ты стара, седа и сонлива, ты моя кислолицая чахоточная Мэри Джейн. - Он остановился и, трепеща крылышками на ветру, добавил:
- Твое имя - это золотой колокольчик, подвешенный в моем сердце. Я разорвался бы на части, чтобы хоть однажды назвать тебя по имени.
- Ну, скажи его, - просила Она. - Если ты знаешь мое имя, скажи мне.
- Румпельстилтскин, - радостно провозгласил мотылек. - Попалась! Ты не получишь медали! Поблескивая, он плясал на ее роге, подпевая себе:
- Придешь ли домой ты, Билл Бейли, придешь ли ты домой, куда однажды не смог ты вернуться? Гнись пониже, Уинсоки, и лови с небес звезду. Грязь лежит себе тишком, кровь зовет, бушует, бродит, потому-то смельчаком я зовусь в своем приходе. - В белом сиянии рога глаза его светились красными огоньками.
Она вздохнула и, удивленная и разочарованная, побрела дальше. Все правильно, подумала Она. Разве мотылек может ее знать? Это барды и менестрели - все-то у них стихи да песни, что свои, что чужие... Душа-то у них добрая, а вот пути кривые. И почему у них должен быть прямой характер, ведь они так рано умирают...
Мотылек важно разгуливал перед ее глазами и распевал:
- Раз, два, три, о'лиари. Нет, о утешение бренной плоти, не пойду я по уединенной дороге. Что за ужасные минуты считает тот, кто в детство впал, но сомневается. Блаженство, поспеши и приведи рой яростных фантазий, откуда я повелеваю и который назначен на продажу по договорным летним ценам, в течение трех дней он будет продаваться. Я люблю тебя, я люблю тебя; о ужас, ужас, прочь, ведьма, прочь, хромать плохое выбрала ты место, о ива, ива, ива. - Его голос серебром звенел в ее голове.
Он путешествовал с ней до конца дня, но когда солнце садилось и розовые рыбки заполнили небосвод, он взлетел с ее рога в воздух и вежливо сказал:
- Простите, я боюсь опоздать на поезд. - Сквозь его бархатные с тонкими черными жилками крылья Она могла видеть облака.
- Прощай, - сказала Она, - надеюсь, ты услышишь еще много песен.
С мотыльками, знала Она, лучше было прощаться именно так, но вместо того, чтобы улететь, он поднялся над ее головой в голубом вечернем воздухе, слегка волнуясь и потеряв удаль. - Лети, - велела Она. - Уже очень холодно. Но мотылек медлил, что-то бормоча:
- Они ездят на конях, которых вы называете Македонскими, - рассеянно провозгласил он нараспев и тут же ясно, четко произнес:
- Единорог по-старофранцузски - unicorne, по-латыни - unicornis, дословно означает "однорогий": unus - один, corne - рог. Сказочное животное, напоминающее лошадь с одним рогом. О, я - кок и капитан из команды брига "Нэнси". Кто-нибудь здесь видел Келли? - Он весело важничал в воздухе, и первые светлячки с удивлением и сомнением мерцали вокруг него.
Она настолько удивилась и обрадовалась, услышав, наконец, свое имя, что пропустила мимо ушей слова о лошадях.
- Ты знаешь меня! - в восторге закричала Она, и дуновение ее слов унесло мотылька на двадцать футов в сторону. Когда он с трудом опять добрался до нее, она попросила:
- Мотылек, если ты действительно знаешь меня, скажи мне, видел ли ты таких, как я, скажи, куда мне идти, чтобы найти их? Куда они делись?
- Мотылек, мотылек, где спрячусь я? - запел он в сумерках. - Сейчас появится влюбленный и горестный дурак. Дай бог, чтобы моя любовь была в моих объятиях, а я бы с ней в своей постельке. - Он опять опустился на ее рог, и Она почувствовала, что мотылек дрожит.
- Пожалуйста, - сказала Она, - я только хочу знать, есть ли на свете еще единороги. Мотылек, скажи мне, что есть, я поверю тебе и вернусь в свой лес. Я обещала скоро вернуться, а брожу уже так долго. - Через лунные горы, - начал он, - долиной тени, смело, смело ступай. - Тут он остановился и странным голосом произнес:
- Нет, нет, не слушай меня. Послушай, ты можешь найти свой народ, если будешь храброй. Давным-давно прошли они по дорогам, и Красный Бык бежал за ними по пятам. Пусть ничто тебя не пугает, но и не чувствуй себя в полной безопасности. - Его крылья касались кожи единорога. - Красный Бык? - спросила Она. - Кто это? Мотылек запел:
- За мной, за мной, за мной, за мной, за мной. - Но затем резко замотал головкой и сообщил:
- Величествен бык - первенец его, и рога быка, как у дикого тура. Ими он отбросит все народы за край земли. Слушай, слушай, слушай скорее.
- Я слушаю! - вскричала она. - Где же мой народ и кто такой Красный Бык? Подлетев поближе к ее уху, он расхохотался. - В кошмарах я ползаю по земле во мгле, - запел он. - Собачки Трей, Бланч и Су лают на меня, они, как маленькие змеи, шипят на меня, бродяги приходят в город. И наконец ударили в колокола.
Какое-то мгновение он еще плясал перед нею во мгле, а потом упорхнул в фиолетовую тень у обочины, демонстративно распевая:
- Это ты или я мотылек! Рука в руке, рука в руке... - В последний раз он мелькнул меж деревьями, но он ли это был... Глаза могли обмануть ее, ведь ночь уже была полна крылатых.
"По крайней мере он узнал меня, - грустно подумала Она. - Это все-таки что-то значит. Нет, - тут же возразила Она себе, - ничего это не значит, кроме того, что кто-то однажды сочинил песню или стихи о единорогах. Но Красный Бык... Что он имел в виду? Другую песню?"
Она медленно шла вперед, вокруг нее смыкалась ночь. Низкое небо было почти угольно-черным, кроме желто-серебряного пятна там, где за толстыми облаками шествовала луна. И она тихо запела песню, которую давным-давно слышала от молодой девушки в своем лесу:
Рыбы пойдут по земле, милый мой, Прежде чем жить ты станешь со мной. Вырастет лес у меня на окне, Прежде чем ты возвратишься ко мне.
Хотя Она и не понимала слов, песня заставила ее затосковать о доме. И вдруг ей показалось, что, вступив на дорогу, она услышала, как осень зашумела в ее березках. Наконец Она легла в холодную траву и заснула. Единороги - самые осторожные существа на свете, но если они спят, то спят крепко. И все равно, если бы ей не пригрезился родной лес, Она вскочила бы, едва заслышав в ночи приближающийся шум и позвякивание, даже если бы колеса были обмотаны тряпками, а у маленьких колокольчиков были подвязаны язычки. Но Она была далеко, так далеко, что никакие колокольцы не были слышны в этой дали, и Она не проснулась.
Худые черные лошади тянули девять задрапированных в черное фургонов, они щерились зубами своих полосатых боков, когда ветер отбрасывал черные занавески. Передним фургоном правила приземистая старуха. На занавешенных боках его крупными буквами было написано: "Полночный карнавал Мамаши Фортуны", а ниже более мелко: "Порождение ночи - пред ваши очи".
Едва первый фургон поравнялся с местом, где спала Она, старуха внезапно остановила своего черного коня. Когда она уродливо спрыгнула на землю, встали и остальные фургоны. Бесшумно подобравшись к единорогу, старуха долго смотрела на белого зверя и, наконец, сказала:
- Вот тебе и раз, клянусь огрызком, оставшимся от моего старого сердца, это последняя из них. - Слова ее оставляли в воздухе запах меда и пороха. - Если бы она только знала это, - улыбнулась старуха, показывая лошадиные зубы, - ну, я-то не проболтаюсь.
Она посмотрела назад на черные фургоны и дважды щелкнула пальцами. Возницы второго и третьего фургонов спрыгнули на землю и подошли к ней. Один из них был невысок, смугл и столь же безжалостен, как и она, другой, худой и длинный, казался нескладным до нелепости. На нем был старый черный плащ, глаза его были зелены.
- Ну, и кто это? - спросила старуха у коротышки. - Как по-твоему, Ракх?
- Мертвая лошадь, - ответил тот. - Э, нет, не мертвая. Ее можно скормить мантикору или дракону. - Его хихиканье напоминало чирканье спички. - Ты глуп, - сказала ему Мамаша Фортуна. - Ну, а ты, колдун, провидец, тамматург? - обратилась она к другому. - Что же видят очи чудотворца, ясновидца и волшебника? - И вместе с Ракхом они залились смехом, как заливается лаем гонящая оленя свора. Однако когда она увидела, что высокий, не отрываясь, глядит на единорога, смех затих. - Ну, отвечай, фокусник, - ворчливо потребовала она; но высокий даже не повернул головы. Тогда, вытянув клешней свою костлявую руку, старуха повернула его голову к себе. Глаза его опустились под ее желтым взглядом.
- Лошадь, - пробормотал он, - белую кобылу. Мамаша Фортуна долго смотрела на него. - И ты тоже глуп, волшебник, - наконец выдавила она со смехом, - но ты больший дурак, чем Ракх, и более опасный. Он врет только от жадности, ты же - от страха. Или от доброты. - Волшебник ничего не ответил, и Мамаша Фортуна рассмеялась. - Хорошо, - сказала она, - это белая кобыла. И я хочу иметь ее в своем "карнавале". Девятая клетка пустует.
- Мне нужна веревка, - отозвался Ракх. Он уже хотел было повернуться, но старуха остановила его.
- Только одна веревка могла бы удержать ее, - сказала она. - Та веревка, которой древние боги связали волка Фенрира. Она была сплетена из дыхания рыб, слюны птиц, женских бород, мяуканья кошки, медвежьих жил и еще из чего-то. Ах да, из корней гор. А так как ничего этого у нас нет, и гномы не совьют нам веревку, то придется обойтись железной решеткой. Я погружу ее в сон. - И руки Мамаши Фортуны что-то связали в ночном воздухе, а из ее горла вырвалось несколько неприятно прозвучавших слов. Когда старуха закончила заклинание, от единорога запахло молнией.
- Ну, а теперь поместите ее в клетку, - сказала она мужчинам. - Она проспит до рассвета, какой бы шум вы не подняли, если только по присущей вам глупости вы не станете трогать ее руками. Разберите на части девятую клетку и соберите вокруг нее. И помните: рука, осмелившаяся коснуться ее гривы, мгновенно и заслуженно превратится в ослиное копыто. - Она снова насмешливо посмотрела на худого длинного человека, - А маленькие фокусы, волшебник, станут теперь для тебя еще труднее, - сопя сказала она. - Живо за работу. До рассвета уже недолго.
Когда она скользнула в тень фургона, как кукушка внутрь часов, и слова уже не могли донестись до нее, Ракх сплюнул и с любопытством произнес:
- Что же это обеспокоило старую каракатицу? Почему мы не можем тронуть эту тварь?
Волшебник ответил ему мягким, почти неслышным голосом:
- Прикосновение человеческой руки пробудило бы ее даже от самого глубокого сна, который способен наложить разве что дьявол, но уж не Мамаша Фортуна.
- Ну, ей хотелось бы, чтоб мы поверили в обратное, - усмехнулся темноволосый. - Ослиные копыта! Тьфу! - Но при этом он глубоко засунул руки в карманы. - И что же может разрушить чары? Это же просто старая белая кобыла.
Но волшебник уже шел к последнему из черных фургонов.
- Поспеши, - отозвался он, - скоро утро. Весь остаток ночи они разбирали девятую клетку, ее пол, крышу, решетку, и окружали ею спящего единорога. Ракх толкал дверь, проверяя замок, когда меж серых деревьев на востоке заполыхало и Она открыла глаза. Они поспешно отскочили от клетки, но волшебник, оглянувшись, увидел, что единорог, мотая головой как старая лошадь, оглядывает прутья решетки.
|
