ПРОЛОГ
Метёт, метёт метель по каменно-твёрдой земле, полирует застывшую грязь, искрится ярко в прыгающем неживом свете элементалей. Холод пробирает до костей; мёртвая равнина пьёт жалкие остатки сил и тепла, сосёт, словно гигантская пиявка, кровь из-под драных бушлатов. Небо чёрное; ни звезды. Над Территорией всегда так: днём — низкие-низкие, кажется, рукой дотянешься, серые облака; ночью — беззвёздный мрак. На западе иногда бывает видно далекие огни, и небо в той стороне по ночам мерцает зеленовато-бездонно, будто кошачий глаз. Там город. Не знаю, как он называется; да и не всё ли равно? Согласно идеологии того странного, смешного и наивного места, где я жил когда-то (а жил ли?), этот город тоже Вавилон, «ибо каждый из городов — Вавилон». Не знаю, может быть, это действительно так. Я бы предпочел остаться в своём Вавилоне и никогда ничего не знать про этот. Впрочем, он столь же недостижим для меня сейчас. Я отворачиваюсь от бледного зарева и смотрю на восток. Там — абсолютный мрак; лишь тёмные кровавые огни светятся у далёкого горизонта. Эти недобрые звёзды горят над курганами древних Магов. Оттуда, где я стою, видны только две из них. Для тех, кто отправляется в курганы, назад уже нет возврата. Я ссутуливаюсь и пританцовываю на месте — пальцы ног не чувствуются, и это плохо. Колонна обречённых застыла у ворот Территории, терзаемая ледяным ветром и снежной крупой. Старожилы говорят, что нынешняя зима ещё мягкая. Не знаю, не знаю…
Мысли текут вяло, по накатанной колее, да и мыслями это назвать трудно — так, простейшие рефлексы. Согреться, поесть, лечь. Три кита, на которых держится здешний мир. Всё — других удовольствий в жизни не предвидится. Да и сил больше ни на что не хватит. Некоторым не хватает даже на то, чтобы поесть, они валятся на жёсткие нары и замирают. Это плохо. Тот, кто не взял свою пайку сам, ничего не получит — благородство здесь не в обычае. Потом они уходят — туда, в древние курганы. Это последнее место, куда можно попасть. Последнее не в смысле самое худшее, а в смысле действительно — последнее. Чего бояться мёртвым?
Жмуры не торопятся. Они никогда не торопятся, что им стужа и ветер? Вон, стоят как столбы, только тени мечутся по земле.
— Мафси Солавэ!
— Я!
— Рыма Зуний!
— Я!
— Цуйка Осияч!
— Я!
Перекличка. Пока не пересчитают всех, на Территорию отряд не попадёт. На Территорию… Однажды кто-то сказал «домой». В шутку сказал. Били его долго. Сначала саданули сапогом под коленки, свалили на снег — и стали пинать. Он так и не проронил ни звука — только закрывался руками, и воздух выходил из легких с уханьем, когда чей-нибудь сапог попадал под рёбра. Я думал, он прямо оттуда отправится в курганы. Но он выжил — и даже вышел на работу на следующий день. Он жил долго и ушёл совсем недавно — две или три недели назад. Как там его звали? Не помню.
— Пепелд Похипак!
— Я!
— Цулдас Ду Лову!
— Я!
— Бят Заекиров!
— Я!
— Сэлбасер Заекиров!
— Я!
Братья Заекировы. Кряжистые, квадратные, с рябыми невыразительными лицами. Вдвоём против всего мира. Когда Сэлбасеру повредило ногу сваленной сосной, Бят таскал его на себе. Всю неделю таскал — на работу и с работы. Почернел весь. Другие спорили — что будет раньше: умрёт он или бросит брата. Не случилось ни того ни другого: оба до сих пор живы. Удивительная всё-таки штука жизнь! Замечательная.
— Прохонзол Эжитюжи!
— Я!
— Псанг Сахахак!
— Я!
— Сэлбасер Дамаяди!
— Я!
Скоро и моя очередь. Выйти на шаг вперёд, выплюнуть хрипло короткое слово «я» и вернуться обратно в шеренгу. Всё очень просто. Сколько раз я уже проделывал это? Сто? Тысячу? Больше? Не знаю. Что-то случилось со временем; я больше не ощущаю его биения, того неосязаемого пульса, что гонит кровь по артериям мира. Сплошное «здесь-и-сейчас», растянувшееся в какую-то дурную бесконечность. Даже завтрашний день кажется чем-то далёким и нереальным.
— Иот Вавитэж!
— Я!
— Гэбваро Цытва-Олва!
— Я!
— Чолы Жыблит!
— Я!
Гэбваро Цытва-Олва. Высокий и тощий, как сосна с обрубленными ветками. Лицо обожжено холодом — на скулах и крыльях носа незаживающие язвы. Обморожение.
Он из какого-то кочевого племени и попал сюда недавно. Продержится недолго, я думаю. Слишком хрупкий. Здесь, как ни странно, дольше всего живут такие, как я — мелкие и жилистые. Или такие, как братья Заекировы. Слишком толстый или слишком худой — значит вскоре прогуляешься на восток. Такая вот местная шутка. «Прогуляться на восток». К курганам.
|
