Любая из страстей рождает столько бед,
И столько волчьих стай в чащобе жрет обед;
Там - засуха и зной, тут - северная вьюга;
Там океаны рвут добычу друг у друга,
Полны гудящих мачт, обрушенных во тьму;
Материки дрожат, тревожатся в дыму,
И с чадным факелом рычит война повсюду,
И, села превратно а пылающую груду,
Народы к гибели стремятся чередой...
И это на небе становится звездой!
Виктор Гюго
В судьбе племен людских, а их непрестанной смене
Есть рифы тайные, как в бездне темных вод.
Тот безнадежно слеп, кто в беге поколений
Лишь бури разглядел да волн круговорот.
Виктор Гюго
Глава первая
ПРИТКА
Она столкнулась с Бьерном у обозной телеги - одной из многих, отправлявшихся в Альдогу. Невысокий коренастый раб Бьерна нес большую корзину на длинном ремне, она - нелепый, драный, перебинтованный берестяной плетенкой короб. Не из тех, что матово поблескивают кожей в больших боярских домах, а еще прабабкин - твердый, плетенный из ивовых прутьев, с деревянным днищем.
- Отойди! - Бьерн отогнал ее от телеги, раб осторожно поставил корзину внутрь.
Короб она не выронила. Сжалась пред варягом - маленькая, костлявая, некрасивая, - зыркала исподлобья и молчала. Не уходила.
- Так, - он остановился, поглядел на оборванную девку, на ее жалкий короб, нахмурился: - Чего тебе?
- Мне надо в Альдогу...
Бьерн хмыкнул, отвернулся, направился к стоящим подле городьбы лошадям.
Нынче по зиме на Приболотные земли налетела неведомая хворь, унесла почти треть всех жителей. А когда вскрылся лед на Малой Рыське, многие уцелевшие отправились вверх по реке. Шли к родичам, что жили в других местах - посуше, полюднее. Некоторые - из тех, кто побогаче, сами ладили обозы - снимались с насиженного места со всем скарбом, грузились на телеги. Победнее или вовсе осиротевшие лепились к ним, клялись Родом, что непременно отработают в дороге. Звали таких просителей притками, как болячки, что липнут к человеку и отвязаться не хотят. Беженцы чаще брали взрослых приток - кому ведомо, когда потребуются в пути сильные руки ...
Пока Бьерн крепил на конской спине седло да прилаживал к луке клевец на короткой рукояти, девка вновь очутилась рядом. Прижала к пузу свои нехитрые пожитки, обхватила руками плетеные бока, шмыгнула носом.
- Как тебя зовут? - спросил варяг.
- Айша.
На самом деле у нее было несколько имен. Одно, родовое, дал ей жрец в дальнем болотном капище, и знали его лишь тот жрец да она сама. Другое - общинное, девчачье, никак не вязалось с ее узким, тонким лицом, тощей фигурой и глубоким грудным голосом. Поэтому никто не называл ее по имени. Зато прозвище, данное ей давным-давно, прилепилось прочно, приросло и, как часто бывает, стало нравиться ей самой.
- Айша? - Бьерн удивился. Она кивнула:
- Мне бы приткнуться. Я отработаю ...
Ее упорство нравилось варягу. Он огладил лошадиный круп, усмехнулся:
- Отработаешь?
По тону Айша поняла - разрешил. Благодарно улыбнулась, сунула в телегу короб, влезла следом.
- Рейнар! - позвал Бьерн худого юркого мужика, восседающего на первой телеге. Раб подвел ему лошадь, Бьерн легко запрыгнул в седло: - Готовы?
Мужичок утвердительно кивнул, гаркнул, телеги медленно тронулись в путь. Ленивая рыжая лошаденка зачмокала копытами по новгородской грязи. Айша смотрела по сторонам и молчала. Бьерн ехал возле телеги, косился на ее профиль - чересчур острый, чересчур резкий и при этом светлый, почти прозрачный.
- Ты откуда родом?
Откуда она еще могла быть, как не из глухого, затерянного в болотах печища, что, как грибы, росли в Приболотье? Этот короб, красная шерстяная юбка с драным подолом, чуни, чем-то напоминающие кошачьи лапы, с желтыми носами и коричневым верхом, серая рубаха с большими выцветшими узорами по вороту, плат, по-бабьи подвязанный почти под самые брови... И глаза под ним... Огромные, широко расставленные, слегка приподнятые в углах, желто-зеленые, как у дикой кошки... Красивые глаза...
- С Затони.
Сначала Бьерн не понял. Потом сглотнул, уставился на ее крупный мягкий рот:
|
