1
"Со мной никогда ничего не случается".
Я медленно написала эти слова, посмотрела на них с легким вздохом, положила ручку и полезла за сигаретой. Вдыхая дым, я огляделась. Вообще-то, несмотря на мое депрессивное письмо Элизабет, такое окружение удовлетворило бы любого, кроме совсем уж помешанных на приключениях.
Афины двигаются, звучат, жестикулируют, но в первую очередь говорят. Главное в их музыке - не шум до безумия насыщенного транспорта, не постоянный треск отбойного молотка и даже не веками не смолкающий стук долота по мрамору - до сих пор самому распространенному строительному камню... В столице Греции каждый запоминает рев разговоров. Он поднимается к окну гостиницы, обгоняя запах пыли и рык машин, вздымаясь, как море у подножия храма, - звук голосов афинян, спорящих, смеющихся, говорящих, болтающих, произносящих речи. От их разговоров мир принимает форму колоннады на Агоре, которая, кстати, отсюда совсем не далеко.
Я нашла столик рядом с баром в популярном и людном кафе. Внешняя стена большими стеклянными дверьми распахнулась на мостовую, впуская пыль и гомон площади Омониа - центра коммерции, шума и суеты. Волны перепутавшихся, почти сцепившихся машин непрестанно проползают мимо, не менее густые толпы людей водоворотами закручиваются на тротуаре. Группы безупречных мужчин в темных городских одеждах обсуждают, что там положено представителям властвующего пола обсуждать в разгар Утра, живые лица полны решимости, руки беспокойны.
Женщины, модные или в широких черных юбках с по-крестьянски покрытой черным головой, ходят по магазинам. Ослик, так заваленный цветами, что напоминает передвижной сад, медленно проходит мимо, а призывные крики его владельца бесплодно замирают в бурлении горячих улиц.
Я оттолкнула кофейную чашечку, затянулась и начала перечитывать свое произведение. "Ты уже, наверное, получила мои письма из Микен и Делоса и написанное несколько дней назад на Крите. Трудно подобрать слова - я очень хочу рассказать, какая это прекрасная страна, но так, чтобы перелом, из-за которого ты не поехала, не показался еще более жуткой трагедией, чем сразу. Но не будем о грустном...
Я сижу в кафе на Омониа, пожалуй, самой деловой площади в этом городе, который весь и всегда занят делами, и строю планы. Я только что приплыла с Крита. Не думаю, что в мире есть что-нибудь красивее греческих островов, а Крит - класс сам по себе, восхитительный и прекрасный и притом немного суровый. Мне еще Еще предстоит увидеть Дельфы, и все, соло и хором, уверяют меня, что это будет жемчужиной поездки. Надеюсь, они правы. Аргос и Коринф меня разочаровали - я ждала ветречи с призраками прошлого, а мифы и волшебство исчезли. Но, говорят, Дельфы - действительно кое-что. Поэтому я оставила их напоследок.
Единственное несчастье - надвигаются трудности с деньгами. Я несколько глуповата в этом отношении. Ими всегда занимался Филип, и как же он был прав..."
В этот момент кто-то толкнул мой стул, я подняла голову и моментально отвлеклась. Толпа мужчин скапливалась у стойки и, похоже, намеревалась существенно перекусить. Афинские бизнесмены, видимо, должны заполнять пробел между завтраком и обедом чем-нибудь поддерживающим силы лучше, чем кофе. Были там блюда с русским салатом, очень привлекательные на вид мясные шарики и зеленая фасоль, плавающая в масле, и много маленьких тарелок с картошкой, луком, рыбой, стручками перца и еще полдюжины с чем-то мной неузнанным. На полках рядами выстроились керамические кувшины, отбрасывающие тень на свежие оливки, и винные бутылки с гордыми и загадочными именами.
Я улыбнулась и вернулась к письму.
"..Но в некотором роде мне даже нравится здесь одной. Пойми правильно, я не имею в виду тебя! Больше всего на свете я бы хотела, чтобы ты была здесь и ради тебя, и ради меня. Но ты понимаешь, что я имею в виду, да ведь? Впервые за много лет я путешествую сама по себе - чуть не сказала "без намордника" - не думала, что могу получать от себя столько удовольствия. Знаешь, я вообще не представляю Филипа здесь, как он бродит по историческим местам или позволяет мне делать это. Он бы немедленно рванул в Стамбул, Бейрут или даже на Кипр - короче, в любое место, где что-то происходит, не в прошлом, века назад, а сейчас, и даже если бы там и не было событий, он бы их организовал.
Это весело, и так было всегда, но незачем даже и писать об этом, я права, совершенно и абсолютно, я уверена. Все равно бы мы не притерлись, даже за миллион лет. Самостоятельное путешествие показало это яснее, чем раньше. Не о чем жалеть, я чувствую облегчение, и теперь, может быть, сумею быть самой собой. Все, поговорили и перестали. Хоть я и на удивление не приспособлена к жизни, мне интересно. Пробьюсь как-нибудь. Но признаю..."
Я перевернула страницу и потянулась стряхнуть пепел. За десять дней Эгейского солнца бледная полоска от кольца на загорелом пальце начала исчезать, следы шести долгих лет пропадают без сожаления, растают и приятные воспоминания, и едкое любопытство - была ли Золушка счастлива в браке...
"Но признаю, что есть и другая сторона у Этой Великой Эмансипации. Филип столько лет носил меня по своим замечательным - ты не можешь этого не признать - волнам, что иногда я чувствую себя выброшенной на берег. Казалось бы, что-нибудь, хоть жалкое подобие приключения, могло бы и случиться с относительно молодой женщиной (двадцать пять, это как?), слоняющейся в одиночестве в глуши Эллады, но нет! Я иду неукротимо от храма к храму с путеводителем в руке, бесконечными вечерами пишу заметки для прекрасной книги, которую давно собираюсь создать, и убеждаю себя, что наслаждаюсь миром и тишиной... Понятно, что это - обратная сторона медали, и я когда-нибудь привыкну, и, если бы случилось что-нибудь замечательное, интересно, как бы я себя повела - наверняка у меня есть какой-нибудь талант, просто он слабо проявлялся рядом с его избытками. Но, похоже, жизнь не собирается даваться в женские руки, нет? Я, как обычно, усядусь писать книгу, которую никогда не доведу до конца. Со мной никогда ничего не случается".
Я положила сигарету и взяла ручку. Лучше бы закончить в другой тональности, а то Элизабет, не дай бог, подумает, что я недовольна расставанием.
Я написала, жизнерадостно осклабившись: "В целом у меня все хорошо. С языком трудностей нет. Почти все немного говорят на французском или английском, а я сумела выучить слов шесть на греческом. Но, конечно, не без осложнений. Я не слишком хорошо обращалась с деньгами, не скажу, чтобы уже разорилась, но вообще-то зря ездила на Крит. Он стоил этого, о Боги, но жалко, если теперь придется не ехать в Дельфы. Недопустимо их пропускать, об этом даже подумать нельзя. Необходимо как-то туда попасть, но, боюсь, что больше однодневного путешествия не потяну. В четверг туда идет туристический автобус, видимо, придется им удовольствоваться. Если бы только у меня была машина! Как ты думаешь, если молиться всем богам сразу?.."
Рядом кто-то прокашлялся, его тень виновато легла поперек страницы. Я подняла голову. Это не был официант, пытающийся вытащить меня из-за столика. Маленький черненький мужчина в заплатанных облезлых хлопчатобумажных брюках и замасленной голубой рубашке глупо улыбался из-под неизбежных усов. Штаны он подвязал веревкой, но не очень ей, похоже, доверял, поэтому крепко вцепился в них грязной рукой. Я, должно быть, смотрела с холодным удивлением, потому что вид у него стал очень заискивающий, но он не удалился, а заговорил на плохом французском. "Это про машину в Дельфы". Я глупо посмотрела на собственное письмо. "Что про машину в Дельфы?" "Вы хотели машину в Дельфы, нет?" Солнце освещало даже этот угол кафе, выглядывало из-за его спины.
"Почему. Конечно, да. Но не понимаю, как?.." "Я ее привел".
Грязная рука, та самая, которая поддерживала брюки, помахала в сторону сияющей двери. Мои глаза смущенно последовали за его жестом. Там действительно существовала машина - большое черное не слишком новое сооружение, припаркованное у края мостовой.
"Послушайте, я не понимаю!.."
"Вот! - С усмешкой он выудил ключ от автомобиля из кармана и покачал им над столом. - Вот это. Это - дело жизни и смерти, я понимаю это - да, совершенно. Поэтому иду как могу быстро..."
Я начала слегка задыхаться.
"Не имею ни малейшего понятия, о чем Вы говорите"
Усмешка сменилась выражением живой озабоченности.
"Опоздал. Знаю. Виноват. Мадмуазель простит меня? Она успеет. Машина выглядит не слишком, но она хорошая, да, очень хорошая вещь. Если мадмуазель..."
"Послушайте, - сказала я терпеливо, - я не хочу машину. Извините, если ввела Вас в заблуждение, но не могу ее нанять. Видите ли..."
"Но мадмуазель сказала, что желает машину!"
"Знаю. Извините. Но дело в том, что..."
"И мадмуазель сказала, что это - дело жизни и смерти!"
"Мадмуа... я не говорила. Вы это сказали. Боюсь, что не хочу Вашей машины, мсье. Простите, но не надо мне ее"
"Но мадмуазель..."
Я сказала прямо: "У меня нет денег". Его лицо немедленно осветила очень белозубая и откровенно привлекательная улыбка.
"Деньги! - произнес он пренебрежительно. - Мы не говорим о деньгах! Кроме того, - добавил он с редкой простотой, - все уже оплачено".
"Оплачено?"
"Но да. Мадмуазель заплатила раньше".
Я вздохнула на три четверти с облегчением. Это все же не колдовство или вмешательство греческих ироничных богов. Он просто ошибся. "Очень жаль. Недоразумение. Это не мой автомобиль. Я его вовсе не нанимала". Ключ на секунду перестал раскачиваться, но затем завертелся с нерастраченной силой.
"Это не та машина, которую мадмуазель видела, нет, та была плохая, дрянная. Она имела - как это сказать? - трещину, через которую выходила вода".
"Течь. Но..."
"Течь. Вот почему я опоздал, но мы нашли эту машину, Да, такую хорошую. Поскольку мадмуазель сказала, что это такое срочное дело, чтобы мсье Саймон в Дельфах получил транспорт быстро. Едете сейчас, приезжаете в Дельфы через три, четыре, - он оценил меня взглядом. -
Может быть, пять часов? И тогда, возможно, все будет хорошо с мсье Саймоном и этим делом жизни и..."
"Смерти, - закончила я. - Да, понимаю. Но факт остается фактом - не имею ни малейшего понятия, о чем Вы рассказываете! Произошла какая-то ошибка, извините, это не я просила автомобиль. Я так поняла, что эта девушка Саймона должна в этом кафе получить машину... Я, правда, не вижу сейчас никого подходящего..."
Он заговорил быстро, очень быстро. Я потом поняла, что до него дошла дай бог половина моего быстрого французского, и он зацепился за единственную фразу, имевшую для него какой-то смысл. Ключ будто жег ему палец, вертелся и пытался соскочить.
"Это кафе. Молодая леди одна. Десять тридцать. Но я опоздал. Вы девушка Саймона, да?"
Светло-коричневый бестолковый взгляд сделал его настолько похожим на обезьянку, что я перестала задыхаться, улыбнулась и сказала, мотая головой, одно из шести известных мне греческих слов. "Нэ, - произнесла я как можно убедительнее, - нэ, нэ". Я засмеялась и протянула ему пачку сигарет. "Извините за путаницу. Закурите".
Курение оказалось волшебным лекарством от всех проблем. Лицо разгладилось, вспыхнула живая улыбка, ключ со звоном шлепнулся передо мной, а рука, державшая штаны, потянулась за сигаретой.
"Спасибо, мадмуазель. Это хорошая машина, мадмуазель. Приятного путешествия".
Я в это время искала спички, поэтому поняла его пламенную речь, только подняв голову. Но было уже слишком поздно. Он ушел, промелькнув в толпе у двери, как выпущенная на свободу гончая, и исчез с тремя моими сигаретами. Но ключ лежал на столе, а черный автомобиль ярко освещало солнце. Только тогда, идиотически разглядывая ключ, машину и солнечный блик на скатерти, где только что была тень, я поняла, что выпендреж дорого мне обошелся. По-гречески "нэ" значит "да".
Конечно, я за ним побежала. Толпа волновалась и ходила ходуном, нигде не виднелось ни малейшего следа обод-ранжого вестника богов. Официант испуганно бросился за мной, готовый схватить, когда я попытаюсь смыться, не заплатив. Я его проигнорировала и честно металась в равные стороны. Когда он озверел достаточно, чтобы тащить меня к столику и счету силой, я сдалась. Пошла в свой угол, взяла ключ, взволнованно улыбнулась напряженному официанту, который не говорил по-английски, и направилась к владельцу кафе.
Я распихивала мужчин плечами и локтями, нервно приговаривая "паракало", что, кажется, значит "пожалуйста". В любом случае меня пропускали.
"Паракало, кирие..."
Хозяин посмотрел тревожным влажным взглядом из-за кучи жареной картошки и безошибочно меня оценил.
"Мисс?"
"Кирие, у меня трудности. Случилась странная вещь. Мужчина привел машину, видите, за голубыми столиками, чтобы передать ее кому-то в кафе. По ошибке он решил, что это я ее наняла. Он думает, что я повезу ее кому-то в Дельфы. Но я ничего про это не знаю, кирие, ужасная ошибка, и не понимаю, что делать!"
Он щедро ляпнул соусом на помидоры, подтолкнул их к крупному мужчине, сидевшему на маленьком стуле у стойки, и провел рукой по бровям.
"Вы хотите, чтобы я объяснил? Где он?"
"В этом и беда, кирие! Он ушел. Оставил ключ и убежал. Я пыталась его поймать, но он исчез. Может Вы знаете, кто здесь должен был ждать машину?"
"Нет, ничего не знаю". Он взял большой половник, что-то помешал под прилавком и еще раз посмотрел на улицу.
"Ничего. Для кого машина?"
"Месье, я же говорю, что неизвестно..."
"Вы сказали, ее нужно отвести куда-то, в Дельфы, кажется, кому?"
"О да, мистеру Саймону".
Он зачерпнул ложкой немного смеси, влил в тарелку, вручил ее распаренному официанту и пожал плечами: "В Дельфах? Не слышал о таком. Может, кто-нибудь знает здесь его или машину. Минуточку, я спрошу".
Он сказал что-то по-гречески мужчинам у стойки и стал на четыре-пять минут центром оживленной страстной дискуссии, охватившей всех посетителей мужского рода и породившей следующую беспредельно доброжелательную информацию. Никто не видел маленького человека с ключом, не знает машины, никогда не слышал о мсье Саймоне в Дельфах (хотя один человек был жителем Криссы в нескольких километрах от Дельф), не допускал, что кому-нибудь в Дельфах может взбрести в голову нанимать машину в Афинах, и (в конце концов) ни один нормальный человек ее туда не поведет. "Хотя, - промолвил обитатель Криссы с набитым креветками ртом, - если Саймон - английский турист, это все объясняет". Он не расшифровал почему, просто улыбнулся с огромной добротой и очарованием, но я поняла, что он имел в виду.
Я сказала виновато: "Понимаю, что это звучит безумно, кирие, но мне кажется, что я обязана что-то сделать. Человек с ключом сказал, что это - дело жизни и смерти".
Грек поднял брови, потом пожал плечами, ясно и однозначно показав, что дела жизни и смерти происходят в Афинах ежеминутно, улыбнулся: "Замечательное приключение, мадмуазель", - и отвернулся. Я задумчиво его разглядывала минуту-другую. "Да, - сказала я медленно. - Да..."
Хозяин с трудом выковыривал оливки из очень красивого кувшинчика. Напряженная торговля и жара явно начали преодолевать его афинские хорошие манеры и терпение, поэтому я мило улыбнулась.
"Спасибо за доброту, кирие. Стыдно Вас беспокоить. Мне кажется, что если дело действительно срочное, человек, которому нужна машина, обязательно придет за ней".
"Хотите оставить ключ? Я возьму его, и Вам не придется больше беспокоиться. Нет, это удовольствие, уверяю".
"Пока не буду Вас утруждать, спасибо. Должна признаться, - я рассмеялась, - что любопытна. Подожду здесь немножко и, если эта девушка придет, отдам ключ сама".
И к его облегчению я выбралась из этой давки и вернулась к столику. Села, заказала еще кофе, зажгла новую сигарету и собралась терпеливо заканчивать письмо, но в действительности следила за дверью и обшарпанным лимузином, который запросто мог бы катиться сейчас в Дельфы по этому делу жизни и смерти... Прошел час.
Официант начал бросать вопросительные взгляды, поэтому я оттолкнула нетронутое письмо, заказала тарелку фасоли и маленькую розовую рыбку и стала ковырять их, со все усиливающимся ощущением неловкости глядя на всех входящих и выходящих. Смысл ожидания был не так уж и прост. Поскольку я совершенно независимо от своей воли ввязалась в это дело, почему бы не обернуть его себе на пользу? Когда появится "девушка Саймона", наверняка можно намекнуть - или сказать прямо, - что я бы с удовольствием доехала с ней до Дельф. И не только такая перспектива зародилась у меня в голове...
Минуты медленно шли, никто не появлялся. Почему-то чем дольше я ждала, тем менее разумным мне казалось оставить все улаживаться самостоятельно, и тем более коварно вылезала на передний план другая возможность. Как бы я его не отталкивала, он сушил мне рот - соблазн, подарок, вызов богов...
Когда к двенадцати никто за машиной не пришел, я отодвинула тарелку и попыталась как можно трезвее оценить эту альтернативу - отвести машину самостоятельно. Очевидно, что по неизвестной причине девушка не придет. Что-то ей помешало, иначе бы она отменила заказ. Но машина, очень срочно нужная, стоит на месте, на полтора часа опаздывает. Я, со своей стороны, очень хочу в Дельфы и могу немедленно выехать, так как только что сошла с парохода и имею при себе все необходимое для короткого путешествия. Можно отправиться, передать машину, пробыть там два дня на деньги, сэкономленные на автобусном билете, и вернуться с туристами в четверг. Очень простая, очевидная вещь, причем прямое вмешательство судьбы.
Я подняла ключ онемевшими пальцами и медленно потянулась за своим единственным багажом - большущим цветным мешком, сотканным в Микенах, висевшем на спинке стула. Колебаться я начала, когда достала до него рукой - выпрямилась и завертела, закрутила ключ, глядя, как солнце блестело на нем при поворотах.
Этого делать нельзя. Так себя не ведут. Я должно быть сошла с ума, раз позволяю себе думать об этом. Девушка Саймона всего-навсего забыла отменить заказ и забрать деньги. Это не имеет никакого отношения ко мне. Никто мне спасибо не скажет. Несмотря на глупую ошибку, это совершенно не мое дело. Фраза "дело жизни и смерти", складная, как припев, такая убедительная причина для вмешательства - всего лишь оборот речи в конце концов. Нечего притворяться, что срочно нужно ехать. В любом случае это - не мое дело. Единственный разумный поступок - оставить автомобиль в покое, отдать ключ и уйти.
Решение принесло удивительно живое, почти физическое чувство облегчения. На этой волне я встала, повесила сумку на плечо, взяла неоконченное письмо со стола, чтобы засунуть в мешок, и неожиданно наткнулась взглядом на фразу "со мной никогда ничего не случается".
Бумага затрещала, так сжались мои пальцы. Самопонимание снисходит на человека где и когда угодно, меня часто интересовало, приятно ли это. Теперь поняла. Это продолжалось недолго. К своему безропотному удивлению я обнаружила, что стою у стойки и протягиваю хозяину листок бумаги.
"Имя и адрес, - сказала я слегка придушенно, - на случай, если кто-нибудь позже придет за машиной. Мисс Камилла Хэвен, отель Олимпия, Ру Марии... Скажите, что я сделала это из лучших побуждений".
Только садясь в машину, я осознала, что мои последние слова здорово смахивали на эпитафию.
|
