Память, предвидение и фантазия – в прошлом, будущем и кратком промежутке между ними – составляют единый мир, живущий одним бесконечным днём.
Знание этого – Мудрость.
Умение этим пользоваться – Искусство.
Часть первая
ПОСЛАННИК
I
Хоумер распахнул дверь.
– Иди-ка сюда, Рэндольф.
Джейф ненавидел это его «Рэ-эндольф», с едва заметным оттенком презрения, как будто он заглядывал ему в самую душу и видел там все грехи и преступления.
– Ну, чего ждёшь? – осведомился Хоумер, видя колебания Джейфа. – Ты получил работу. Чем скорее сделаешь, тем скорее я дам тебе новую.
Рэндольф перешагнул порог. Комната была большой, выкрашенной ядовито-жёлтым и казённо-серым, как и все помещения Центрального почтамта в Омахе. Но эти цвета почти скрывались за громоздящимися вдоль стен выше головы штабелями почты. Мешки, пакеты, коробки и пачки покоились на холодном бетонном полу.
– Письма без адреса, - пояснил Хоумер. – Даже лучший почтальон Штатов не сможет их доставить. Вот жалость, правда?
Джейф был заинтригован, но старался этого не показывать. Он давно привык скрывать свои чувства, особенно от таких, как Хоумер.
– Все твои, Рэндольф, - сказал его начальник. – Твой маленький кусочек рая.
– И что мне с ними делать?
– Рассортировать. Распечатаешь их и вытащишь всё важное, что там окажется.
– Там что, деньги?
– Иногда попадаются, - самодовольно ухмыльнулся Хоумер. – Но чаще всякий хлам. Разные вещицы, которые отправляют по неправильному адресу, и их швыряет по всей стране, пока они не попадут к нам в Небраску. Непонятно почему, но, когда на почте не знают, что делать со всем этим дерьмом, они посылают его в Омаху.
– Это середина страны, - заметил Джейф. – Ворота на Запад. Или на Восток. Смотря куда следовать.
– Но не тупик же, - возразил Хоумер. –В любом случае, эта дрянь свозят сюда, и её нужно перебирать руками. Твоими руками.
– Всю? – спросил Джейф. Перед ним лежала работа на две, три, четыре недели.
– Ага, - согласился Хоумер, не пытаясь даже скрыть своего удовлетворения. – Всё это тебе. Ничего, скоро привыкнешь. Всю официальную почту откладывай в отдельную стопку – для сожжения. Её лучше не открывать, чёрт с ней. Но вот все остальное надо будет открыть и проверить. Никогда не знаешь, что можно там найти.
Он заговорчески улыбнулся.
– А то, что найдём, поделим.
Джейф работал на почте всего девять дней, но этого ему хватило с лихвой. Чтобы заметить – далеко не вся почта в Америке доставляется адресатам. Пакеты безжалостно вскрываются, всё ценное конфискуется, а любовные признания становятся объектом шуток.
– Я буду заглядывать к тебе, - пообещал Хоумер. – Так что не пытайся ничего припрятать. У меня на это нюх. Я знаю, в каком конверте деньги и кто в команде жульничает. Понятно? У меня на это шестое чувство. Поэтому не умничай, парень. У нас этого не любят. А ведь хочешь работать с нами, правда?
Он опустил свою тяжёлую руку на плечо Джейфа.
– Со своими нужно делиться, так?
– Так, - согласился Джейф.
– Вот и отлично. Ну, - он указал рукой на нагромождение пакетов, - действуй!
И Хоумер вышел. Снова ухмыльнувшись на прощание.
«Работать с ними в команде», - подумал Джейф. Едва дверь захлопнулась. – Ну уж нет». Но говорить это Хоумеру необязательно. Он принял на себя роль покорного раба, да. Но в душе… в душе у него скрывались совсем иные планы. К их осуществлению он, однако, не приблизился со времени своего двадцатилетия. Теперь ему было тридцать семь. Почти тридцать восемь. Женщины никогда не смотрели на него более одного раза, и в характере его не было черт, которые люди зовут «харизматическими». Волосы у него вылезали такими же темпами, как у его отца. И к сорока годам ему предстояло облысеть. Лысый, холостой, и в карманах мелочь разве что на пиво, поскольку ему ни на одной работе не удавалось задержаться больше года – пределом было восемнадцать месяцев, - и нигде он не поднимался выше рядового сотрудника.
Он пытался не думать обо всём этом, потому что в такие моменты мысли его делались по-настоящему злыми, а зло это прежде всего обращалось на себя. Это было так просто. Ствол пистолета в рот, прямо к нёбу. Нажать на курок. Без записки. Без дурацких объяснений. Что он мог написать? «Я убил себя потому, что не смог стать повелителем мира»? Чушь какая.
Но… как раз этого он и хотел. Он никогда не знал, как этого достичь, в каком направлении действовать, но именно таково было его желание. Другие же смогли подняться из ничего, разве не так? Пророки, президенты, кинозвёзды. Они буквально вытягивали себя из грязи, как рыбы, решившие выйти на сушу. Вырастили ноги вместо плавников, учились дышать, лезли из кожи вон. Если это удавалось чертовым рыбам, то почему то же не мог сделать он? Только поскорее. Пока ему не исполнилось сорок. Пока не облысел и не сдох – тогда о нём вспомнят лишь как о безымянном придурке, что корпел зимой
|
