1
Я неподвижно смотрел на корабль. Ярко освещенный, он покоился на
поверхности Тахо [река в Португалии, на которой стоит Лиссабон], невдалеке
от набережной. Хотя я уже неделю был в Лиссабоне, я все еще не мог
привыкнуть к беспечным огням этого города. В странах, откуда я приехал,
города по ночам лежали черные, будто угольные шахты, и свет фонаря в
темноте был опаснее, чем чума в средние века. Я приехал из Европы
двадцатого столетия.
Корабль был пассажирским судном. Шла погрузка. Я знал, что он должен
отплыть завтра вечером. В резком свете обнаженных электрических огней на
борт подавали мясо, овощи, рыбу, консервы; рабочие втаскивали багаж, а
кран легко и бесшумно подымал, будто невесомые, тюки и ящики. Корабль
снаряжался в путь, словно Ноев ковчег.
Что же, это и в самом деле был ковчег. Каждое судно, покидавшее Европу
в эти месяцы 1942 года, было ковчегом. Америка высилась Араратом, а потоп
нарастал с каждым днем. Он давно уже затопил Германию и Австрию, глубоко
на дне лежала Прага и Польша; потонули Амстердам, Брюссель, Копенгаген,
Осло и Париж; в зловонных потоках задыхались города Италии; нельзя было
спастись уже и в Испании. Побережье Португалии стало последним прибежищем
беглецов, для которых справедливость, свобода и терпимость значили больше,
чем родина и жизнь, Того, кто не сможет теперь достигнуть благословенной
земли Америки, ждала гибель. Он был обречен истечь кровью в дебрях отказов
во въездных и выездных визах, безнадежных попыток добыть разрешение на
жительство и работу, в чащах бюрократии, лагерей для интернированных,
отчуждения и равнодушия к судьбе одиночки, - вечного следствия войны,
страха и нужды. Человек был ничем; надежный паспорт - всем.
Сегодня после обеда я пошел в казино "Эсторил" с надеждой выиграть. У
меня еще был приличный костюм, и меня впустили. То была последняя,
отчаянная попытка подкупить судьбу. Разрешение на пребывание в Португалии
у меня и Рут истекало через несколько дней. Никаких виз у нас больше не
было. Корабль, что стоял на Тахо, был Последним, с которым мы еще во
Франции рассчитывали попасть в Нью-Йорк, однако места на нем были
распроданы за несколько месяцев, а у нас не было ни разрешения на въезд в
Америку, ни денег; билет стоил свыше трехсот долларов. Я попытался
раздобыть деньги единственно возможным здесь способом - в казино. Даже
если бы я выиграл, попасть на корабль можно было бы чудом. Но во время
бегства и опасности, в отчаянии, как раз и начинаешь верить в чудо: иначе
нельзя выжить...
Но у меня ничего не вышло: из шестидесяти двух долларов, что у нас
были, пятьдесят шесть я проиграл.
В этот поздний час набережная была безлюдна. Вскоре, однако, я заметил
человека, который то бесцельно ходил взад и вперед, то вдруг
останавливался и начинал, как я, всматриваться в пароход. Я решил, что он
тоже один из потерпевших крушение и не заслуживает внимания. Потом я
почувствовал, что он за мной наблюдает.
Страх перед полицией никогда не оставляет эмигранта. Даже во сне. Даже
тогда, когда ему нечего бояться. Поэтому я тотчас же повернулся и со
скучающим видом человека, который не испытывает никаких опасений, медленно
направился прочь от набережной.
Вскоре я услышал позади себя шаги. Я шел все так же, не спеша. Меня
только мучила мысль, как известить Рут, если меня арестуют. В конце
набережной стояли дома, будто выписанные пастелью, похожие на больших
бабочек, уснувших в ночи. Там, в переулках, легко исчезнуть, затеряться.
Но идти еще слишком далеко. Если я побегу, меня могут подстрелить.
Человек теперь шел рядом. Он был немного ниже меня ростом.
- Вы немец? - спросил он по-немецки.
Не замедляя шага, я покачал головой.
- Австриец?
Я, не отвечая, смотрел на пастельные дома. Они приближались, но очень
медленно. Я знал, что есть португальские полицейские, которые хорошо
говорят по-немецки.
- Я не полицейский, - сказал человек.
Я ему не поверил. Он был в штатском, но ведь много раз в Европе меня
ловили жандармы в штатском. Правда, сейчас у меня были документы. И
неплохие. Их сделал в Париже профессор математики из Праги. И все-таки это
была подделка.
- Я видел, как вы рассматривали пароход, - сказал человек. - Поэтому я
подумал...
Я окинул его равнодушным взглядом. Он не был похож на полицейского.
Однако последний жандарм, который сцапал меня в Бордо, выглядел так
жалостно, что походил скорее на Лазаря, пробывшего три дня в могиле. Он
оказался самым безжалостным и арестовал меня, хотя знал,
|
