"НА ЗАПАДНОМ ФРОНТЕ БЕЗ ПЕРЕМЕН"
Эта книга не является ни обвинением, ни исповедью. Это только попытка
рассказать о поколении, которое погубила война, о тех, кто стал ее жертвой,
даже если спасся от снарядов.
Мы стоим в девяти километрах от передовой. Вчера нас сменили; сейчас
наши желудки набиты фасолью с мясом, и все мы ходим сытые и довольные. Даже
на ужин каждому досталось по полному котелку; сверх того мы получаем двойную
порцию хлеба и колбасы, - словом, живем неплохо. Такого с нами давненько уже
не случалось: наш кухонный бог со своей багровой, как помидор, лысиной сам
предлагает нам поесть еще; он машет черпаком, зазывая проходящих, и
отваливает им здоровенные порции. Он все никак не опорожнит свой "пищемет",
и это приводит его в отчаяние. Тьяден и Мюллер раздобыли откуда-то несколько
тазов и наполнили их до краев - про запас. Тьяден сделал это из обжорства,
Мюллер - из осторожности. Куда девается все, что съедает Тьяден, - для всех
нас загадка. Он все равно остается тощим, как селедка.
Но самое главное - курево тоже было выдано двойными порциями. На
каждого по десять сигар, двадцать сигарет и по две плитки жевательного
табаку. В общем, довольно прилично. На свой табак я выменял у Катчинского
его сигареты, итого у меня теперь сорок штук. Один день протянуть можно.
А ведь, собственно говоря, все это нам вовсе не положено. На такую
щедрость начальство не способно. Нам просто повезло.
Две недели назад нас отправили на передовую, сменять другую часть. На
нашем участке было довольно спокойно, поэтому ко дню нашего возвращения
каптенармус получил довольствие по обычной раскладке и распорядился варить
на роту в сто пятьдесят человек. Но как раз в последний день англичане вдруг
подбросили свои тяжелые "мясорубки", пренеприятные штуковины, и так долго
били из них по нашим окопам, что мы понесли тяжелые потери, и с передовой
вернулось только восемьдесят человек.
Мы прибыли в тыл ночью и тотчас же растянулись на нарах, чтобы первым
делом хорошенько выспаться; Катчинский прав: на войне было бы не так
скверно, если бы только можно было побольше спать. На передовой ведь никогда
толком не поспишь, а две недели тянутся долго.
Когда первые из нас стали выползать из бараков, был уже полдень. Через
полчаса мы прихватили наши котелки и собрались у дорогого нашему сердцу
"пищемета", от которого пахло чем-то наваристым и вкусным. Разумеется,
первыми в очереди стояли те, у кого всегда самый большой аппетит: коротышка
Альберт Кропп, самая светлая голова у нас в роте и, наверно, поэтому лишь
недавно произведенный в ефрейторы; Мюллер Пятый, который до сих пор таскает
с собой учебники и мечтает сдать льготные экзамены; под ураганным огнем
зубрит он законы физики; Леер, который носит окладистую бороду и питает
слабость к девицам из публичных домов для офицеров; он божится, что есть
приказ по армии, обязывающий этих девиц носить шелковое белье, а перед
приемом посетителей в чине капитана и выше - брать ванну; четвертый - это я,
Пауль Боймер. Всем четверым по девятнадцати лет, все четверо ушли на фронт
из одного класса.
Сразу же за нами стоят наши друзья: Тьяден, слесарь, тщедушный юноша
одних лет с нами, самый прожорливый солдат в роте, - за еду он садится
тонким и стройным, а поев, встает пузатым, как насосавшийся клоп; Хайе
Вестхус, тоже наш ровесник, рабочий-торфяник, который свободно может взять в
руку буханку хлеба и спросить: А ну-ка отгадайте, что у меня в кулаке? ";
Детеринг, крестьянин, который думает только о своем хозяйстве и о своей
жене; и, наконец, Станислав Катчинский, душа нашего отделения, человек с
характером, умница и хитрюга, - ему сорок лет, у него землистое лицо,
голубые глаза, покатые плечи, и необыкновенный нюх насчет того, когда
начнется обстрел, где можно разжиться съестным и как лучше всего укрыться от
начальства.
Наше отделение возглавляло очередь, образовавшуюся у кухни. Мы стали
проявлять нетерпение, так как ничего не подозревавший повар все еще чего-то
ждал.
Наконец Катчинский крикнул ему:
- Ну, открывай же свою обжорку, Генрих! И так видно, что фасоль
сварилась!
Повар сонно покачал головой:
- Пускай сначала все соберутся.
Тьяден ухмыльнулся:
- А мы все здесь! Повар все еще ничего не заметил:
- Держи карман шире! Где же остальные?
- Они сегодня не у тебя на довольствии! Кто в лазарете, а кто и в
земле!
Узнав о происшедшем, кухонный бог был сражен. Его даже по
|
