ИЮНЬСКИМ ДНЕМ
Спустись как-нибудь летним утром к Приморской набережной в Стокгольме и посмотри, не стоит ли там у причала белый рейсовый пароходик «Сальткрока I». Если стоит, так это и есть тот самый пароход, что ходит в шхеры, и тогда смело подымайся на борт. Ровно в десять он даст прощальный гудок и отчалит от набережной, отправляясь в пристани, той, что на острове Сальткрока.[1] В честь ее и называется пароходик. Дальше ему идти незачем. За Сальткрокой начинается открытое море, где торчат из-под воды лишь голые скалы да шхеры.[2] Там никто не живет, только что гага, да чайка, да другая морская птица.
А на Сальткроке живут люди. Их немного. От силы десятка два. Правда, это зимой. Летом на остров приезжают дачники.
Вот такая семья дачников и ехала на пароходе «Сальткрока I» в один прекрасный июньский день несколько лет назад. Отец и четверо детей по фамилии Мелькерсон, коренные стокгольмцы. Никто из них еще не бывал на острове, и все они с нетерпением ожидали встречи с ним, особенно Мелькерсон-старший.
- Сальткрока, - сказал он задумчиво. - Мне нравится это название, поэтому я и снял там дачу.
Его девятнадцатилетняя дочь, Малин, взглянув на него, покачала головой. До чего же легкомысленный у них отец! Ему скоро пятьдесят, а он все такой же непосредственный, как ребенок: в нем больше мальчишества и беспечности, чем у его собственных сыновей. Вот он стоит на палубе в радостном нетерпении, будто мальчуган в рождественский вечер, и ждет, что его затея снять дачу на Сальткроке всех осчастливит.
- На тебя это похоже, - сетует Малин. - Только ты можешь за глаза снять дачу на острове только потому, что тебе понравилось его название.
- А я думал, все так делают, - оправдывался Мелькер.
Но тут же смолк и задумался. А может, надо быть писателем и чуточку не в своем уме, чтобы так поступать? Из-за одного названия… Сальткрока, ха, ха! Может, другие сперва едут и смотрят.
- Некоторые, разумеется, так и делают! Но не ты!
- Ну что ж, я как раз туда и еду, - беззаботно ответил Мелькер. - Приеду и посмотрю!
И он посмотрел по сторонам своими веселыми голубыми глазами. Все, что он видел, было ему дорого: эта неяркая водная гладь, эти островки и скалы, эти серые неприступные шхеры - обломки благородных шведских гор седой старины, эти берега с деревянными домишками, причалами и рыбачьими сараями… Ему захотелось дотянуться до них рукой и дружески их похлопать. Но вместо этого он обнял за шею Юхана и Никласа.
- А вы понимаете, как это красиво? Понимаете, какие вы счастливчики, что все лето будете жить среди такой красоты?
Юхан и Никлас ответили, что понимают. И Пелле сказал, что он тоже понимает.
- Почему же вы тогда не восторгаетесь? Сделайте милость, повосторгайтесь!
- А как? - удивился Пелле. Ему было только семь лет, и он еще не научился восторгаться по заказу.
- Мычите, - сказал Мелькер и безмятежно рассмеялся. Потом он сам замычал, и дети прыснули со смеху.
- Ты мычишь, как корова, - сказал Юхан, но благоразумная Малин возразила:
- Может, подождем мычать, пока не увидим, что за дом ты снял. - Но Мелькеру это не понравилось.
- Агент уверял меня - дом чудесный. Надо же верить людям на слово. «Настоящая дача, уютный старый дом», - говорил он мне.
- Когда же мы, наконец, доедем? - взмолился Пелле. Хочу скорее увидеть дачу.
Мелькер взглянул на часы.
- Через час, сынок. К тому времени мы здорово проголодаемся и отгадайте-ка, что мы тогда сделаем?
- Пообедаем, - ответил Никлас.
- Вот именно. Усядемся на залитой солнцем лужайке и перекусим чудесными бутербродами, которые припасла Малин. На зеленой травке, понимаете… так вот просто будем сидеть, и у нас будет лето.
- Вот здорово! - воскликнул Пелле. - Так я скоро замычу.
Но потом он решил заняться другим. Остался еще час пути, сказал отец, и на пароходе наверняка найдется еще для него дело. Правда, чего он только не переделал! Он облазил все трапы и заглянул во все тайники и уголки. Сунул было нос в штурманскую рубку, но его оттуда выпроводили. Забежал на минуточку в кают-компанию, но и оттуда его выпроводили. Пытался пробраться на капитанский мостик, но и тут ему дали от ворот поворот. Долго стоял в машинном отделении и таращился на поршни машины, которые ходили и стучали. Свешивался через перила за борт и плевал в шипящую белую пену, которую взбивал пароход. Попил лимонада на баке и поел сдобных булочек, а остатки бросил голодным чайкам. Переговорил почти со всеми пассажирами на пароходе. Проверил, за сколько времени можно пробежать от носа до кормы. И путался под ногами у матросов всякий раз, когда пароход причаливал к пристани и на берег сгружали груз и чемоданы пассажиров. Словом, проделал все, что только может проделать семилетний мальчик на рейсовом пароходе, идущем в шхеры. Теперь он оглядывался в поисках чего-нибудь новенького - и вдруг обнаружил двух пассажиров, которых прежде не заметил. На баке сидел старик с маленькой девочкой. А на скамейке рядом с девочкой стояла клетка с вороном. Живехонький, взаправдашний ворон! Пелле оживился. Он любил всяких разных зверюшек и вообще всех, кто живет, движется, летает и ползает под небесным сводом и на тверди земной, - всех птиц, всех рыб и всех четвероногих. «Мои миленькие зверюшки», - называл он их всех без разбору, причисляя к зверюшкам даже жаб, ос, кузнечиков, майских жуков и всяких других букашек.
|