1	Юрий Брайдер и Николай Чадович

    Пространство! Время! Память о былом!
    Глухая ночь! Отчаянье! Молчанье!
    Эдгар По
    Прикосновенность к свободе есть и прикосновенность к страданию...
    М. М. Пришвин

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

    К чему я до сих пор не могу привыкнуть, так это к Звуку. В отличие от удара грома, которому обычно предшествует вспышка молнии, он возникает всегда внезапно и на самой высокой своей ноте - жуткий вопль пространства, вспарываемого хирургическими ножницами времени. Это не грохот, не вой и не скрежет, но одновременно и первое, и второе, и третье, все, что угодно, включая бранный шум величайших сражений (начиная с осады Илиона и кончая грядущим армагеддоном), извержение Кракатау, стенания иудейского народа в день избиения младенцев и завыва­ние самого свирепого тропического урагана. Если когда-нибудь мне доведется услышать пресловутый Трубный Глас, я к этому уже буду морально готов.
    Звук не сопровождается какими-либо ощутимыми эффектами вроде сотрясения почвы или ударной волны. Ку­сок пространства вместе с постройками, деревьями, людь­ми, животными, земными недрами и атмосферным стол­бом замещается столь стремительно и точно, что в пяти шагах от границы катаклизма даже вода в стакане не дрогнет.
    Длительность Звука никоим образом не связана с объемом вычленяемого пространства. Обрывается он так же внезапно, как и возникает - никаких отголосков или за­тихающих раскатов. Наступающая тишина облегчения не приносит. Она не менее мучительна для уха, чем свет после абсолютного мрака - для глаз. Должно пройти какое-то время, пока надсаженному слуху становятся доступны привычные шумы, кажущиеся неестественно тихими по контрасту с только что умолкнувшим криком изнасило­ванного мироздания. Почти всегда это гул быстро разго­рающихся пожаров, галдеж перепуганных птичьих стай и невнятный людской гомон, в котором женские голоса почему-то всегда заглушают мужские? - то есть обычный аккомпанемент, сопровождающий стихийные бедствия в густонаселенном месте.
    Спустя одну-две минуты над городом уже звучит на­бат, но не колокольный (колокола здесь неизвестны), а производимый огромной механической трещоткой, резо­натором для которой служит высокая башня Дома Блюстителей. Для посвященных этот сигнал несет всю необхо­димую информацию о только что случившемся Сокрушении, но в расширенном смысле обозначает примерно следующее: «Стража Площадей и Улиц жива-здорова, со­средоточенна, как никогда, вооружена до зубов и готова к любым неожиданностям. Вы же тушите очаги, гасите свет и до поры до времени не высовывайте носа за порог. Дожидайтесь вести о нашем благополучном возвращении. А если таковой когда-нибудь не последует, знайте - доблестные защитники города сложили головы в неравной борьбе с порождениями Изнанки и некому больше сра­жаться с проклятыми перевертнями».
    Когда-то этот город казался мне овеществленным кошмаром, неизбывным дурным сном, а нынче я не нахожу ничего зловещего или странного ни в его зданиях, напо­минающих поставленные на попа многослойные, небрежно сделанные бутерброды, ни в улицах, на которых булыж­ник перемежается жирным черноземом и вулканическим туфом. Когда кошмар длится изо дня в день на протяже­нии всей жизни, он перестает быть кошмаром и становит­ся обыденностью.
    Обжиться, наверное, можно даже в преисподней: на­таскать бута из адских каменоломен и сложить из них жилища: засмолить щели, дабы не тянуло стужей от ледяного Коцита; наладить центральное отопление, благо кипятка и угольков хватает; перегородить Ахеронт рыболовными сетями, а в Стигийском болоте развести уток; учредить тор­говлю серой и на удобренных пеплом и гноем грядках посадить репу.
    Черти, конечно, покоя не дадут, да ведь на то они и черти. Беда невелика. Развалят твой домишко, а ты пост­рой другой, поосновательней, или вообще переселись в катакомбы. Передавят твоих детишек - нарожай втрое больше. Главное, умей терпеть и не ленись каждый раз все начинать сначала.
    Издавна у этого города было множество названий. Рожденные под защитой его стен называли его по-своему, а враги и завистники - по-своему. Сейчас его чаще всего именуют Дитом, и в этом странном совпадении я вижу глубокий, тайный смысл.
    Дит - столица Дантова ада, чьи чугунные бастионы, омываемые мертвым потоком, озарены багровыми от­блесками немеркнущего пламени. Здесь нет ни дня, ни ночи. И под низким слепым небом идет беспрестанная борьба с врагом, непобедимым хотя бы по причине абсо­лютной неясности своей природы. С тем же успехом можно сражаться с процессами горообразования или с дрейфом материков. Стихия есть стихия, в особенности когда ее порождают силы куда более могущественные, чем циркуляция атмосферы или тектонические сдвиги. Если банальный смерч способен не только раскатать по бревнышку твой дом, но в придачу еще и осыпать золотым дождем из разоренного клада, то какое же разнообразие сюрпризов может принести нарушение пространственно-временных связей даже на весьма ограниченной площади. Я видел, как на месте пустырей возникали дворцы, похо­жие на огромные цветные сталагмиты, а людная улица превращалась в мезозойское болото. Прошлое и будущее врываются в наше настоящее, как песчаные барханы за­метают цветущий оазис.